Гибридная война и изменяющийся характер конфликта

В период от «маленьких зеленых человечков» в Крыму до «маленьких голу­бых человечков» в Южно-Китайском море идея, что международный кон­фликт во все большей степени можно рассматривать как гибридную войну и гибридные угрозы, оживила дебаты в среде истеблишментов НАТО в сфере безопасности и обороны и за их пределами.[1] Действительно, термин «гибридная война» стал чем-то вроде скрепки для словаря европейской по­литики в сфере безопасности. НАТО и ЕС работают над созданием стратеги­ческих документов, направленных на укрепление оборонных способностей и предотвращение гибридных атак. Разрабатывая документы, касающиеся обзора состояния безопасности и обороны, национальные правительства часто ссылаются на необходимость рассматривать гибридные угрозы. Жур­налисты приняли термин «гибридная война» как сокращенное обозначение русской тактики на Украине, очевидно полагая, что читатели уже знают, что он означает.

В декларации саммита НАТО в Уэльсе от 5 сентября 2014 года сказано, что лидеры «обеспечат способность НАТО эффективно реагировать на кон­кретные вызовы, создаваемые угрозами гибридной войны, в которой очень координированным образом применяется большой набор открытых и скрытных военных, пара-военных и гражданских средств. Важно, чтобы Аль­янс располагал необходимыми инструментами и процедурами для сдержи­вания и эффективной реакции на угрозы гибридной войны и способностями укреплять национальные силы».[2]

Тогда как уэльская декларация ставит проблему гибридной войны в кон­кретном контексте российско-украинского кризиса и инициированных уси­лий по подготовке НАТО к эффективной реакции на такие угрозы, охват угрозы гораздо шире, и ее основная динамика очень часто лежит вне воен­ной сферы. Это подтверждается более ранней работой, проводимой Союз­ным командованием НАТО по трансформации под наименованием «Про­тиводействие гибридным угрозам», но похоже, выводы, к которым пришли в то время, не были должным образом учтены, пока незаконная аннексия Крыма Россией не стала суровым напоминанием.[3]

Почему мы должны быть озабочены?

Рассматривая конфликт в Украине, аналитики приходят к различным оцен­кам. Антон Денг и Майкл Шуриян утверждают, что украинский конфликт по­казывает, что использование гибридных средств для проецирования мощи может быть важной тенденцией, которая будет формировать характер бу­дущих угроз.[4] Британская Стратегия национальной безопасности и сопут­ствующий ей Стратегический обзор обороны и безопасности, опубликован­ные в конце ноября 2015 года, констатируют, что «незаконная аннексия Крыма в 2014 году и продолжающаяся поддержка сепаратистов в Восточ­ной Украине путем использования позволяющей отрицать свою причаст­ность гибридной тактики и манипулирования СМИ показало намерение России разрушить более охватные международные стандарты сотрудниче­ства с целью обеспечить реализацию своих предполагаемых интересов».[5] В этих стратегических документах гибридные угрозы рассматриваются как проблемы первого уровня, которые могут оказать влияние напрямую на Объединенное королевство, и как проблемы второго уровня, которые могли бы начаться как гибридное нападение на союзника. Диего Руиз Пал­мер обобщает цель России как достижение «решающих в политическом смысле результатов, если возможно, без использования или со скрытным использованием военной силы, оставаясь в готовности действовать воен­ным образом с опустошительным результатом на оперативном уровне …, направленным на достижение решающего политического преимущества на грани войны».[6] Основным преимуществом такого подхода является то, что большая часть деятельности, связанной с гибридным конфликтом, происхо­дит ниже порога, который большинство западных наблюдателей считает вооруженным конфликтом, не говоря уже о войне.

Самуель Чарап из Международного института стратегических исследо­ваний полагает, что этот российский подход не уйдет далеко вне специфи­ческих условий конфликта на Украине. Чарап считает, что у России нет «док­трины гибридной войны, которую можно было бы эффективно применять против НАТО», и предупреждает, что переэкспонирование проблемы ги­бридной войны само по себе является опасностью: «Российские стратеги считают, что США имеют намерение рискнуть и вести ограниченную, ги­бридную операцию в России … совершенно так же, как стратеги НАТО счита­ют, что Россия готова рискнуть тем же самим на территории [НАТО]».[7] Кен Касапоглу, в весьма нюансированном анализе, указывает на то, что НАТО сталкивается не с новой российской военной стратегией, но Альянс должен понять, что в России вокруг концепции нелинейной войны появилось «но­вое военное мышление, которое привело к сдвигам на стратегическом, опе­ративном и тактическом уровне наряду с новым доктринальным боевым порядком и новой военной стратегической культурой».[8] Лоренс Фрийдман предлагает еще одну точку зрения, утверждая, что Россия, возможно, и хо­рошо вела гибридную войну на Украине, но на деле не добилась больших успехов, а преимущества для нападающего, предоставляемые гибридными средствами, сильно преувеличены.[9]

Кроме вопроса, является ли поведение России на Украине моделью ги­бридной войны, и если да, то насколько широко эту модель можно обоб­щать и насколько она была успешной, начался основательный спор вокруг вопроса об уместности самого ярлыка. Для некоторых обозревателей ны­нешняя преувеличенная озабоченность гибридной войной является причу­дой в лучшем случае, и свидетельством интеллектуальной лени в худшем. Сторонники такой точки зрения утверждают, что они не видят ничего но­вого, в всего лишь современную интерпретацию проверенного временем сочетания конвенциональных и неконвенциональных подходов. Сторон­ники другой точки зрения могли бы утверждать, что гибридная война стала удобным ярлыком для обозначения всех проблем, связанных с изменяю­щимся характером конфликта, которых мы на данный момент не понимаем. В целом, однако, хотя о характере и степени важности гибридной войны можно спорить, игнорирование развития гибридного подхода к конфликту является серьезной опасностью для Альянса.

Хорошим аналитическим исходным пунктом для выяснения этой кон­цепции является работа Фрэнка Хоффмана, не на последнем месте и из-за того, что Хоффман один из исследователей, которые ввели этот термин в его современной реинкарнации. Он подчеркивает, что гибридная угроза яв­ляется не только простым сочетанием разнообразных акторов, тактик и под­ходов. Гибридные проблемы инициируют разные режимы конфликта, и именно этот новый синтез представляет собой проблему, с которой трудно справиться, поскольку он спутывает двоичную концепцию Запада о войне и мире, о военных и невоенных средствах, о конвенциональных и нерегуляр­ных подходах.[10] В недавнем комментарии по вопросу Хоффман сказал, что западные акторы «думают о вещах в понятиях черно-белой палитры», и им нужно существенно улучшить понимание конфликта в пространстве между двумя крайностями в серой зоне.[11] С учетом того, что смешение схем кон­фликта, которые раньше рассматривались как не связанные между собой, является ядром гибридных угроз, логически следует, что гибридные угрозы и гибридная война будут появляться во множественных обличиях – этот вы­зов продолжит развиваться.

Не обязательно признавать новую гибридную парадигму целиком, чтобы признать, что гибридная война и гибридные угрозы в настоящее время на самом деле оказывают прямое влияние на европейскую безопас­ность и могут служить полезным конструктом при обдумывании способно­стей, необходимых для предотвращения и для противодействия опреде­ленным вызовам современности. Само по себе сочетание регулярных и не­регулярных сил на одном театре операций, конечно, является весьма кон­венциональной стратегией.[12] Новой, однако, является непосредственная актуальность этой стратегии для сегодняшней безопасности Европы. Ги­бридные игроки на Востоке и на Юге напрямую угрожают европейским ин­тересам в сфере безопасности, и даже, похоже, бросают вызов всему евро-атлантическому порядку безопасности. Амбиции Владимира Путина сде­лать Россию великой силой несовместимы со структурой принципов и цен­ностей европейских институтов безопасности. Что касается российского гос­ударства, утвердившиеся методы международных отношений, в том числе их военные измерения, должны все еще быть эффективными. С другой сто­роны, халифат Абу Бакр аль-Багдади, варварство и нигилистическое презре­ние к человечности так называемого Исламского государства (ИГ) делают маловероятным, если не просто абсурдным, договорное решение с этим ак­тором. И тот, и другой бросают гибридные вызовы.

Таким образом, гибридные войны настигли Европу с двух направлений, и в весьма разных формах. На Востоке это государственный игрок, Россия под управлением Путина, который преднамеренно использует негосудар­ственные средства, и на Юге это негосударственный актор, Исламское госу­дарство (ИГ), чьи лидеры пытаются создать структуры, которые как мини­мум подобны государственным, и у которых тоже есть доступ к насиль­ственным средствам, которые обычно разрешены государствам, или точнее их вооруженным силам. Эти враги Европы являются гибридными субъек­тами в смысле, что они могут использовать все наличные инструменты мощи на театре операций координированным способом, и при некоторой степени централизованного управления. В то же время, они преследуют те же самые цели, которые всегда мотивировали акторов в вооруженных кон­фликтах: достижение психологического и физического преимущества. В этой борьбе гибридная война не отличается от других форм войны.

Последствия гибридного подхода к конфликту и рекомендации относительно политики в этом направлении

Как было высказано предположение, последствия гибридного подхода к конфликту имеют широкий спектр и затрагивают концепции, аспекты мате­риальных способностей, правовые вопросы и институциональные иннова­ции.[13] Гибридный конфликт не поддается попыткам втиснуть его в знако­мые категории. Он не просто находится между конфликтами, в которых дви­жущей силой является государство, и конфликтами, в которых движущей силой является негосударственный субъект, как предполагается в послед­нем варианте военной стратегии США.[14] У этого конкретного стратегиче­ского документа, однако, есть то преимущество, что конфликт рассматрива­ется в качестве континуума, а не предпосылаются такие четкие условия, как война и мир. Гибридный конфликт занимает место где-то в промежуточном пространстве, или так сказать, на стыках традиционных способов мышле­ния.

Что касается ответной реакции, ключевым концептуальным новшеством было открытие, или возможно переоткрытие, упругости как основного принципа политики безопасности. Упругость в контексте национальной без­опасности касается способности обществ справляться с угрозами и рисками, адаптироваться к ним и восстанавливаться в случае нападения или другого события, не теряя способность обеспечивать выполнение основных функ­ций и предоставление основных услуг членам этого общества.[15] Вкратце, это способность прогибаться изящно при оказании давления и затем вы­прямляться обратно. Упругость на первом месте является вопросом умень­шения собственных уязвимостей. Учитывая, что это уменьшает вероятность того, что гибридные атаки будут достигать своих целей, упругость также спо­собствует сдерживанию гибридного контекста, уменьшая потенциальные выигрыши, которые любой нападающий может надеяться осуществить.

Если гибридная война является обратной плохой стороной комплекс­ного подхода НАТО, понятно, что НАТО должно удвоить свои усилия, направленные на то, чтобы сделать комплексный подход более успешным и, в частности, упрочить связи с другими организациями. Очевидно, что даже распределение ответственностей на национальном уровне и распре­деление задач между НАТО, ЕС и другими организациями не будет простым делом. Превенция и защита против гибридных угроз должны включать уча­стие всех государственных органов на национальном и местном уровне, частный сектор и, возможно, общества в целом. Синергии сетевого под­хода, так хорошо смотревшейся в теории, очень трудно добиться на прак­тике. Не существует одной единственной ответственности на защиту от ги­бридных угроз, и поэтому нет очевидного центра принятия решений. Спектр таких угроз широк, и систематическое исследование вопроса, какая органи­зация и какой орган отвечает за каждый элемент ответной реакции на ги­бридное нападение, даст картину, которая покажет очевидным образом, что на национальном и на международном уровне наличные инструменты недостаточно взаимосвязаны. Как утверждает Кристиан Мьолинг, гибрид­ная политика безопасности является адекватным ответом на гибридные угрозы с целью встретить «противника на невоенной арене с тем, чтобы предотвратить эскалацию конфликта до использования военной силы».[16]

Из гипотетического риска, что «Россия поддастся искушению оказать давление или предпринять ограниченную агрессию против одного из Союз­ников, рассчитывая, что это не приведет к ответным действиям НАТО», про­истекает множество последствий, связанных со способностями и ресурсами НАТО.[17] Нет необходимости искренне верить, что это есть действительно вероятный курс действий России: даже восприятие, которое определенно имеет место для некоторых из союзников, что это может быть мыслимой стратегией России, является очень сильным дестабилизирующим фактором. Поэтому НАТО придется пойти намного дальше по пути военной адаптации и военных гарантий. Если в 2015 году было отмечено, что учения «Трайдент джанкчер» были самыми масштабными за последние десять лет, в следую­щие годы может появиться необходимость в проведении учений на гораздо более высоком уровне, что касается численности участвующих войск. Штабы НАТО были укомплектованы офицерами, которые умели планиро­вать и осуществлять многонациональные передвижения войск на корпус­ном уровне и выше. Сегодня эти умения и этот опыт частично потеряны и их надо восстановить, так же как необходимо улучшить структуры для приня­тия решений и бюрократические процедуры с учетом того факта, что в кри­зисных ситуациях, которые не являются официальным состоянием войны, будут иметь место значительные международные передислокации личного состава и материальных ресурсов.

Есть необходимость предпринять действия в сфере конвенционального военного сдерживания. Это включает постоянное расположение значитель­ных сил НАТО на территории подверженных риску государств-членов, пред­почтительнее в форме многонациональных формирований. Стратегия сдер­живания не должна основываться единственно на предположении, что в случае кризиса, НАТО будет в состоянии быстро и легко укрепить свои силы. Государства-члены НАТО так же уже начали создавать специализированные военные формирования для обеспечения обороны против гибридных атак и для реакции на гибридные конфликты в других местах. Ярким примером является британская 77^-я бригада, комбинированное формирование регу­лярной армии и армейского резерва. Недавно сформированная 77^-я бри­гада сфокусирована на разведке, наблюдении и рекогносцировке. Она при­способлена к ведению современных информационных операций, в частно­сти для противодействия гибридной войне.

Чтобы усилить пресловутую упругость, систематическая идентификация уязвимостей к гибридным угрозам должна стать основным приоритетом. В число таких уязвимых элементов могут входить маргинализированные группы в обществе, которые могут стать объектом действий, направленных на их радикализацию или идеологическую мобилизацию. Возможно, это будут случаи энергетической зависимости, которые могут при соответству­ющем политическом давлении превратиться в средства гибридной войны. Серьезные инвестиции необходимы в сферу разведывательного анализа, прогнозирования состояния безопасности и слабых сигналов. Другой важ­ной сферой деятельности, направленной против гибридных угроз, является раннее предупреждение и оценивание ситуации, которые соответствуют характеру этой формы конфликта. В этом направлении необходимо обме­ниваться результатами работы национальных разведывательных служб и их оценкой в рамках международной сети ЕС и НАТО более быстрыми тем­пами, чем это происходит сейчас. Даже слабые сигналы, указывающие на гибридное нападение, могут выявить схему, если имеет место координация такого типа.

Наращивание способностей в этой области позволит НАТО лучше понять феномен гибридной угрозы, разработать критерии оценки событий, систе­матически заниматься уязвимостями и прогнозировать, как гибридные угрозы будут развиваться в будущем. В настоящее время у НАТО отсут­ствуют механизмы финансирования, которые позволили бы воспользо­ваться преимуществами информации из открытых источников, которую мо­гут предоставить мозговые центры и эксперты аналитики. Бюджет НАТО на публичную дипломатию расходуется на события, которые могут иметь или не иметь аналитическую ценность. СКТ НАТО имеет академическую про­светную программу, но ее мероприятия дают более хорошие результаты при формировании и поддерживании сетей, чем при использовании актив­ных партнерств для интегрирования внешних анализов в процессы НАТО, если и когда это было бы необходимо.

Информационные операции являются интегральной частью гибридной войны, используемой для формирования нарративов и, в целом, для оказа­ния влияния на формирование политических мнений среди целевых групп населения. Стратегическая коммуникация предлагает возможность проти­водействовать этому, но только если она когерентна, последовательна, своевременна и точна. Хотя это не простое дело, странно наблюдать насколько трудно НАТО и ЕС осуществляют даже основную координацию. К примеру, 22 июня 2015 года ЕС принял План действий по стратегической коммуникации. До этого, в июле 2014 года, НАТО учредило Центр квалифи­кации по стратегическим коммуникациям в Латвии с той же целью. В плане действий ЕС нет упоминания об этом центре, а рабочий план за 2015 год, опубликованный на вебсайте центра НАТО, не ставит в число приоритетов сотрудничество с ЕС.[18] Между тем, обе организации заявляют, что как раз в этой сфере необходима тесная координация. В случае вызовов, которые вы­ходят за рамки традиционных категорий анализа, субъекты, принимающие решения, и эксперты должны быть в равной степени креативными. Тут суть не в том, что такие события, как вторжение в Крым, становятся моделью бу­дущего конфликта, но в том, что принципы, на которых они основывались, станут источником информации для следующих претендентов, а гибрид­ность в качестве базового фактора в конфликте останется надолго.

Об авторе

Доктор Бастиан Гиегерих является директором отдела по оборонным и во­енным анализам Международного института стратегических исследований (МИСИ) в Лондоне. Он один из авторов Обзора военного баланса и Стра­тегического обзора МИСИ. С 2010 по 2015 год Бастиан Гиегерих работал в Министерстве обороны Германии в качестве исследователя и сотрудника, участвующего в определении политики, а также был консультирующим старшим научным сотрудником МИСИ по европейской безопасности. У него степень магистра в сфере политических наук, полученная в Университете Потсдама, и степень доктора по международным отношениям, полученная в Лондонской школе экономики. Бастиан является автором и редактором нескольких книг по вопросам европейской безопасности и обороны. Его статьи появляются в таких журналах, как Survival, Security Studies и Interna­tional Politics, а также и в разных печатных СМИ. Бастиан вел курсы по меж­ду­народным отношениям, военным исследова­ниям и публичной админи­страции в Лондонской школе экономики, в Уни­верситете Потсдама и в Уни­верситете Касселя. E-mail: Giegerich@iiss.org.