COVID-19 в Центральноазиатском регионе: меры реагирования на национальном уровне и региональные последствия

SARS-CoV-2, вирус, вызывающий болезнь COVID-19, появился в Китае в конце 2019 года, а в начале 2020 года начал появляться в странах по всему миру. Страны Центральной Азии – Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан – находятся на пути между Китаем и многими его торговыми партнерами в Европе и на Ближнем Востоке. COVID-19 впер­вые был обнаружен в Казахстане в марте 2020 года, а затем в Узбекистане, Кыргызстане,[1] а позже и в Таджикистане.[2] Последствия COVID-19 вскоре были замечены и в Туркменистане.[3] В этот период COVID-19 также распро­странился в странах Центральной Азии, граничащих с Афганистаном, Ира­ном и Россией.

В то время как COVID-19 одинаково бросает вызов всем обществам и всем странам, страны находятся в разнообразных, а иногда, и что очень важно, совсем разных обстоятельствах. Некоторые уникальные условия ста­вят отдельные страны в сравнительное выгодную ситуацию, а некоторые ставят их в невыгодное положение.[4] Во всех случаях, каковы бы ни были плюсы или минусы конкретных ситуаций, все правительства должны осуще­ствить три категории реакций. Первая – это неотложная медицинская по­мощь; она направлена на сдерживание распространения болезни. Вторая направлена на смягчение последствий болезни, особенно социальных и экономических последствий. Третья категория связана с долгосрочной или структурной адаптацией к последствиям, медицинским, социальным и эко­номическим воздействиям пандемии.

Чрезвычайные меры – линия фронта в пандемии

В конце 2019 года правительства стран Центральной Азии активно прово­дили политику, направленную на расширение экономических связей, соци­альных отношений, туризма и других форм трансграничных отношений в масштабах всего региона. Трансграничное движение во всех пяти государ­ствах Центральной Азии было на высоком уровне. Экономическая политика приносила хорошие результаты во всей Центральной Азии. В частности, Уз­бекистан, успокоенный выборами нового президента в 2016 году и сосре­доточенный на политике, направленной на активизацию внешнеэкономи­ческой деятельности, находился в процессе весьма успешной экономиче­ской реформы, все более связывающей Узбекистан с его соседями и с внеш­ним миром. Вице-президент Всемирного банка Сирил Мюллер, отвечаю­щий за регион Европы и Центральной Азии, в январе 2020 года отметил, что «программа кредитования Узбекистана сейчас вторая по величине в реги­оне». За короткий период Узбекистан перешел из относительно изолиро­ванного государства в положение страны с крупнейшим портфелем Всемир­ного банка среди посткоммунистических стран.[5]

Объявление 31 декабря 2019 года о появлении, по-видимому, загадоч­ной вспышки пневмонии в китайской провинции Хубэй не вызвало особой тревоги в государствах Центральной Азии. Медики и правоохранительные органы Центральной Азии следили за объявлениями китайских медицин­ских властей. Политики из Центральной Азии отреагировали очень осто­рожно, высказав опасения, что надо избежать преувеличения рисков для здоровья населения, которое могло бы вызвать неоправданные тревоги.

Власти в Центральной Азии недавно имели предыдущий опыт борьбы с вирусной инфекцией. В начале 2003 г. китайские медицинские власти вы­явили вспышку тяжелого острого респираторного синдрома (SARS) в Китае. За несколько месяцев вспышка вируса атипичной пневмонии в 2003 году распространилась по крайней мере на два десятка стран. За 18 месяцев вспышка атипичной пневмонии заразила более 8000 человек, в результате чего чуть менее 800 умерли. Поскольку политические и медицинские власти в Центральной Азии проводили оперативную и высокоэффективную поли­тику противодействия инфекциям, ни в одной из стран Центральной Азии не было зарегистрировано случаев атипичной пневмонии. Поэтому, когда новости о новой вспышке атипичной пневмонии появились в конце 2019 года и начали увеличиваться в начале 2020 года, медицинские власти в Цен­тральной Азии были чрезмерно спокойными, полагая, что их меры по борь­бе с инфекцией были адекватными.

Но вирус, появившийся в 2019 году, был новым, очень заразным и очень опасным.[6] Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) начала публико­вать отчеты о распространении вируса. Поскольку инфекция распростра­нилась на граничащие с Китаем страны и масштабы эпидемии росли, реаль­ность угрозы в Центральной Азии стала очевидной. Таджикские и туркмен­ские власти, отрицая наличие проблемы, начали осуществлять превентив­ные меры даже без публичного объявления. Границы были внезапно за­крыты по причинам, о которых общественность не знала.^[7] Наблюдатели стали очевидцами действий, свидетельствующих о распространении эпиде­мии без какого-либо публичного уведомления.^[8] В заявлениях некоторых ли­деров вина, похоже, перекладывалась на другие страны.^[9] Распространение инфекции было беспрецедентным, но распространение информации в но­вом цифровом информационном пространстве было еще более беспреце­дентным, чем сама эпидемия. Общественность, казалось, распространяла информацию об инфекции, даже когда государственные органы отрицали проблему.^[10]

COVID-19 распространился по Центрально-азиатскому региону в первые месяцы 2020 года, вызвав своевременные и эффективные правительствен­ные меры в каждой из пяти стран Центральной Азии. Меры сдерживания были сосредоточены в крупных городах. Ограничения на трансграничные поездки подкреплялись изоляцией в городах, введением комендантского часа и ограничением выхода из дома. Коммерческие авиаперелеты были ограничены. Транспортные и грузовые перевозки в основных районах оста­новились. Были введены визовые ограничения, и для передвижения в го­родах требовалось удостоверение личности. Магазины и государственные учреждения закрывались. Нарушение социальной и экономической жизни в результате физического дистанцирования и отслеживания контактов ста­ло очевидным почти сразу. Поскольку государства всего мира закрыли или существенно сократили трансграничные перевозки и фрахт, цены на многие товары, продаваемые на международном рынке, резко упали. Па­дение цен на первичные сырьевые товары поставило экспортеров из Цен­тральной Азии в шаткое положение. Нарушение цепочек поставок в тор­говле и транс­порте по всему региону Центральной Азии было значительным по сравне­нию с любыми мерами, к которым были подготовлены цен­трально азиат­ские политические и экономические власти.

Таблица 1 включает данные, предоставленные отдельными государ­ствами Всемирной организации здравоохранения и содержащиеся в Отчете о состоянии дел ВОЗ. Данные приведены за период с первого выявления COVID-19 в государствах Центральной Азии (15 марта 2020 г.) и включают данные, представленные через 45 дней (1 мая 2020 г.). Данные включают количество случаев, недавних инфекций и смертей, приписываемых COVID-19. Данные ВОЗ четко указывают на то, что правительствам стран Централь­ной Азии по всем сравнительным стандартам следует дать высокую оценку за их действия по сдерживанию распространения вируса атипичной пнев­монии в начальный период. Принятые меры значительно препятствовали распространению инфекции.

Первоначальные меры по сдерживанию могут сгладить кривую диспер­сии за счет ограничения начального распространения, но долгосрочное сдерживание становится все труднее, по мере того как число инфицирован­ных людей увеличивается и появляются новые инфекции из иностранных источников. Последующие данные ВОЗ указывают на всплески, особенно в Кыргызстане. На сайте Министерства здравоохранения Российской Федерации по чрезвычайным ситуациям «Стопкоронавирус» ежедневно размеща­ется информация о распространении COVID-19 в Российской Федерации. Данные свидетельствуют о быстром росте распространения вируса.[14] Дру­гие граничащие с Центральной Азией страны сталкиваются с растущей угро­зой COVID-19. В разделе, озаглавленном «COVID-19 поражает Афганистан», в последнем отчете SIGAR (Специальный генеральный инспектор по восста­новлению Афганистана) отмечалось: «Многочисленные и в некоторых слу­чаях уникальные уязвимости Афганистана – слабая система здравоохране­ния, широко распространенное недоедание, прозрачные границы, массо­вое внутреннее перемещение, соседство с Ираном и продолжающийся кон­фликт – делают весьма вероятным то, что в ближайшие месяцы страна столкнется с катастрофой в области здравоохранения».[15]

Таблица 1. Зарегистрированные в ВОЗ случаи заболевания в государствах Центральной Азии в первые 45 дней после начала вспышки COVID-19.

Источник: Числа по COVID-19 собраны национальными властями и приведены в Докладе о состоянии дел ВОЗ.[11] Данные о населении взяты из Бюро по демографической инфор­мации, итоги на середину 2019 года.[12] Сообщаемые числа заражения вирусом COVID-19 в некоторых случаях существенно отличаются от чисел из других источников. Сравните, например, цифры, перечисленные на информационной панели COVID-19 Центра систем­ных наук и инженерии (CSSE) университета Джона Хопкинса.[13]

Чрезвычайная медицинская ситуация в государствах Центральной Азии еще не закончилась. Она может продолжаться в течение некоторого пери­ода, и конкретная продолжительность этого периода может быть неиз­вестна в течение некоторого времени. На нынешнем этапе заражения сле­дует обратить внимание на вторую категорию – среднесрочные проблемы и последствия. Это этап, на котором страны Центральной Азии, индивиду­ально и коллективно, должны справиться с проблемами нарушения обще­ственного и политического порядка, вызванными COVID-19. Шаги, предпри­нятые правительствами стран Центральной Азии, будут иметь долгосроч­ные последствия для социального, экономического и даже политического будущего государств и региона. Пандемия COVID-19 потребует тесного со­трудничества между гражданскими политическими властями и структурами национальной безопасности стран в регионе Центральной Азии.

SARS-CoV-2 – не статичный оппонент. Это также не стратегический про­тивник. В стратегических взаимодействиях противник принимает решения на основе постоянно корректирующихся расчетов.^[16] В стратегическом взаи­модействии стороны вносят коррективы, исходя из ожиданий. Во многих стратегических взаимодействиях обман является важным способом дей­ствий, иногда симуляцией, а иногда и провокацией. Бравада и притворство могут быть полезными инструментами в стратегической игре. Но SARS-CoV-2 не расчетливый противник. Вирусы зависят от условий и не меняют свои условия.

В борьбе с вирусными инфекциями, зависящими от условий, никакая стра­тегическая позиция не является полезной, если она не направлена на устра­нение или смягчение условий, которые предоставляют возможности для распространения вируса. Устранение условий, в которых процветает вирус, является первым принципом в борьбе с вирусом. Есть и другие факторы, которые могут ускорить отступление вируса, но среди них нет оскорблений и риторических выступлений. Эффективными являются только те меры, ко­торые специально сформированы и применяются для борьбы с объектив­ными угрозами.

От сдерживания к смягчению последствий и восстановлению

В первые два месяца пандемии правительства стран Центральной Азии при­няли быстрые и эффективные меры, чтобы остановить дальнейшее распро­странение инфекции COVID-19. Однако, обвал цен на сырьевые товары, нарушение коммерческих цепочек поставок, внезапный спад в числе рабо­чих мигрантов и денежных переводах мигрантов, прекращение обычных доходов и обеспечения средств к существованию, а также побочные эф­фекты пандемии вызвали беспрецедентный социальный и экономический кризис в Центральной Азии. Социальные и экономические потрясения на этом уровне неизбежно влекут за собой политические последствия.

В интервью в Бишкеке кыргызский ученый Азамат Темиркулов резюми­ровал кризис в Кыргызстане, отметив, что «предприятия решат свои труд­ности за счет сокращения рабочих мест, некоторые закроются из-за отсут­ствия прибыли, другие полностью обанкротятся. Наши трудовые мигранты начнут возвращаться домой, пополняя ряды армии безработных Кыргыз­стана». Темиркулов отметил: «Мы находимся в нестандартной ситуации; это не очередной циклический кризис, а это значит, что применяемые меры должны также включать нестандартные решения».[17]

Преобладающая политическая культура центрально-азиатских обществ, по крайней мере по сравнению с западными обществами, ориентирована на социальную сплоченность. Многие аспекты текущих социальных и эко­номических условий в Центральной Азии могут указывать на высокий уро­вень уязвимости перед инфекционными заболеваниями. Сообщества Цен­тральной Азии в определенной степени различаются по регионам, но в це­лом общественные отношения в странах Центральной Азии можно охарак­теризовать как сильно ориентированные на семью, социальные, сконцен­трированные в густонаселенных деревнях и городах и с пожилыми людьми, поддерживаемыми семьями. Заболевания диабета и высокого кровяного давления, а также другие хронические состояния, связанные с уязвимостью к COVID-19, относительно широко распространены. Большое количество людей в странах Центральной Азии работают в качестве самозанятых или в неофициальной экономике. Многие из этих людей не имеют по закону права на социально-экономическую защиту, которая предоставляется офи­циально нанятым лицам.

Международная организация труда, например, подсчитала, что до 75 процентов занятых в Таджикистане были в теневом секторе. Данные о за­нятости в неформальном секторе могут быть ненадежными, и можно ожи­дать, что в других странах Центральной Азии серый сектор будет меньше по сравнению с этим, но последствия срыва занятости, вызванного условиями пандемии, можно рассматривать только как очень серьезные.[18] Возможно еще более важно то, что большое количество рабочих-мигрантов, особенно из Таджикистана и Кыргызстана, занимают рабочие места за рубежом, в ос­новном в Российской Федерации. Также большое количество рабочих-ми­грантов из Узбекистана работало в Южной Корее. Экономическая роль этих схем трудовой миграции значительна. По оценкам исследования ПРООН, до 50 процентов национального ВВП Кыргызстана формируется денеж­ными переводами от мигрантов из Кыргызстана.[19] Актуальные данные о по­токах денежных переводов между Российской Федерацией и Таджикиста­ном см. в реестре Всемирного банка потоков денежных переводов по всему миру.[20] Последствия пандемии как с экономической, так и с политической точки зрения огромны.[21]

Долгосрочные политики адаптации и восстановления

Выбор, сделанный сейчас политическим руководством стран Центральной Азии в отношении того, как бороться с долгосрочными последствиями пан­демии, будет определять геополитическое будущее государств Централь­ной Азии. Государства Центральной Азии, в частности Казахстан и Узбеки­стан, в краткосрочной перспективе реализовали высокоэффективные меры государственной политики для преодоления первой фазы чрезвычайной медицинской ситуации. Среднесрочные проблемы борьбы с ухудшающи­мися социально-экономическими условиями и политика, необходимая для их решения в следующие месяцы и годы, будут в центре внимания предсто­ящей деятельности правительств. В странах Центральной Азии правоохра­нительным органам, вооруженным силам и другим службам безопасности были поручены непосредственные первоначальные задачи, но по мере того, как более сложные вопросы, такие как очень широкомасштабная без­работица, начинают оказывать давление на местных и национальных руко­водителей, можно ожидать, что их задачи станут еще более сложными.

Значительное увеличение государственных расходов на государствен­ную поддержку в чрезвычайных ситуациях и падающие по спирали государ­ственные доходы из-за дефицита налогов уже истощили большую часть каз­начейских средств в странах Центральной Азии, за исключением Казах­стана. Можно ожидать, что с финансовой точки зрения ни одно из цен­трально-азиатских правительств не сможет выдержать в течение длитель­ного периода такие уровни расходов и ограниченные доходы без дополни­тельных финансовых источников. Правительствам стран Центральной Азии необходимо будет преодолеть давление от структурной перестройки в мас­штабах, о которых раньше даже не предполагалось. Самостоятельные про­граммы «спасения» в государствах Центральной Азии могут соответство­вать требованиям в течение определенного времени, но неспособность правительств финансировать столь крупный дефицит в течение длитель­ного периода без риска безудержной инфляции делает иностранную по­мощь неизбежной.

Крупные международные финансовые институты выстраиваются в оче­редь, чтобы предложить помощь. Директор-распорядитель МВФ Криста­лина Георгиева прямо описала масштабы пандемической проблемы: «Covid-19 разрушил наш социальный и экономический порядок с молние­носной скоростью и в масштабах, которых мы не видели на памяти живу­щих».[22] Основные кредитные организации выступили вперед. Всемирный банк находится в процессе разработки новых форм программ экстренного финансирования.[23] Все традиционные региональные банки развития, такие как Азиатский банк развития, и даже новые региональные банки, такие как Евразийский банк развития и Азиатский банк инфраструктурных инвести­ций, обязались мобилизовать новые формы поддержки для решения про­блем. Но традиционные организации оказания помощи предоставляют либо ограниченные гранты, либо программы долгосрочного кредитования. Ожидается, что ни один из этих традиционных механизмов не покроет рас­ходы на поддержку правительств государств Центральной Азии в долго­срочной перспективе. Международные финансовые донорские организа­ции призваны помогать странам преодолевать «ухабы на дороге»; они не предназначены для предоставления всех ресурсов в ситуациях, когда все транспортные средства остановлены, а все дороги закрыты.[24]

Богатые страны Европы, Ближнего Востока и Северной Америки нахо­дятся в аналогичной ситуации в отношении финансовых проблем, но кон­кретный набор вариантов в их распоряжении сильно отличается. Из-за се­рьезности экономических потрясений, вызванных пандемией, центральные финансовые власти в развитых странах обратились к инструментам такого масштаба, которые ранее не использовались. В Европе Европейский меха­низм стабильности (ЕМС) в апреле 2020 года согласился ввести три меры защиты для рабочих, предприятий и правительств на сумму 540 миллиар­дов евро. 23 апреля 2020 года главы правительств ЕС (Европейский совет) одобрили соглашение.[25] В Соединенных Штатах Закон об оказании содей­ствия в связи с коронавирусом, чрезвычайной помощи и экономической безопасности (CARES) был принят Конгрессом и подписан 27 марта 2020 года. Он предусматривает пакет экономической помощи на сумму более 2 триллионов долларов с финансированием для частных лиц и работников, компаний и органов местного самоуправления. Цель этого закона - предот­вратить остановку экономики в целом, гарантируя, что у людей есть под­держка, что компании смогут продолжать работать, а правительства про­должать функционировать.[26]

Эти финансовые программы являются новыми, но даже источники фи­нансирования этих программ представляют собой новаторские подходы к государственному финансированию. Федеральный резерв США, который функционирует как центральный банк США, начал использовать нетрадици­онные инструменты во время финансового кризиса 2008 года, чтобы стиму­лировать денежное обращение. США начали отходить от подобных про­грамм, но пандемический кризис заставил вернуться к инновационным фискальным программам. В учебнике по традиционной рыночной эконо­мике создание новых фискальных ресурсов путем печатания денег вызы­вает много вопросов. Если деньги не заработаны и не взяты взаймы, откуда они берутся? Просто «печатание денег» для покрытия невыплаченных обя­зательств – не панацея. Это вызовет инфляцию. Однако количество денег в обращении – это только один фактор, наряду с объемом обращения денег и их наличием. Чтобы ускорить использование денег при одновременном по­вышении их доступности (ликвидности), новые фискальные подходы при­вели к созданию чрезвычайных фондов на уровнях, о которых раньше даже не предполагалось. Федеральная резервная система США приняла поли­тику покупки облигаций и акций на открытом рынке, а затем их перепро­дажи с целью ускорения обращения финансовых ресурсов. Европейский центральный банк последовал аналогичному курсу в Европе.

Этот курс невозможен для правительств Центральной Азии, потому что они зависят от доходов от экспорта (таких как доходы от экспорта казахстан­ской нефти) и зависят от иностранной валюты для финансирования закупок импорта из других стран, таких как Китай. Если центральные банки Цен­тральной Азии просто начнут «печатать» больше своих национальных валют для оплаты счетов, это приведет непосредственно к инфляции. Финансовые менеджеры из Центральной Азии знакомы с горьким опытом 1992-1994 го­дов, когда их страны наводнили рубли, стоимость которых они не могли контролировать. Это привело к катастрофическим последствиям, люди те­ряли все свои сбережения, когда они полагались на банки для защиты своих сбережений. Эта ситуация слишком ярка в воспоминаниях многих жителей Центральной Азии. Правительственным финансовым менеджерам в стра­нах Центральной Азии необходимо будет, по крайней мере частично, обра­титься к внешнему миру в поисках решений проблем, вызванных панде­мией.

Последствия пандемии SARS для региональной безопасности

Всего за первые несколько коротких месяцев 2020 года мир стал свидете­лем фундаментальной трансформации глобального порядка в социальных, экономических и даже геополитических аспектах. Как резюмировал Дэвид Игнатиус, COVID-19 требует от оборонных аналитиков начать оценку того, как глобальное распространение этой смертельной болезни является ката­лизатором изменения наших представлений о мире, процветании и вой­не.^[27] В определенной степени любой кризис, настолько серьезный, как эта пандемия, является испытанием государства на стойкость. Государства и политические лидеры будут судить по их реакции. Реакция Центральной Азии на первую стадию пандемии является показательной. Быстрые и эф­фективные действия, как мы видели, заслуживают похвалы за непосред­ственную защиту здоровья населения. Но долгосрочные последствия более проблематичны. Квазиавторитарный, типа «сверху вниз», ответ будет под­вергаться сомнению в связи с утверждением о том, что «свободное и откры­тое общество на самом деле лучше всего подходит для того, чтобы спра­виться с кризисом, который требует фактической, основанной на доказа­тельствах стратегической политики принятия решений.[28] Даже если вирус SARS-CoV-2 ослабнет, волнообразно или внезапно исчезнет, долгосрочные последствия вызванного им срыва неизбежны и будут иметь продолжение. Как отметили Марлен Ларуэль и Мэдлин Макканн, «способность государ­ства представить себя эффективно справившимся с кризисом может иметь серьезные политические последствия».[29]

Крупные международные финансовые институты выстраиваются в оче­редь, чтобы предложить помощь странам Центральной Азии, но масштаб и объем помощи вряд ли будут достаточными для стабилизации экономиче­ских последствий в долгосрочной перспективе. Необходима внешняя экс­тренная помощь. Но нет ничего бесплатного, особенно денег. Альтруизм не безграничен. Иностранные организации, отражающие интересы своих ос­новных дольщиков в Пекине, Москве или Вашингтоне, будут стремиться по­лучить влияние на решения, принимаемые бенефициарами. Если помощь извне сопровождается ограничениями, важно спросить какие будут усло­вия.

По всем причинам, изложенным выше, в Центрально-азиатском регионе в 2019 году были отмечены признаки значительного прогресса. В 2019 году в Казахстане была осуществлена политическая преемственность, омрачен­ная некоторой критикой за менее чем полностью инклюзивного демокра­тического участия в процессe принятия решений, но экономика росла высо­кими темпами. Кыргызстан вел переговоры о новых формах торговли и со­глашениях о займах со своим северным «покровителем», Россией. Большое количество киргизских рабочих в России считалось надежной формой взаи­мозависимости. Экономический рост Таджикистана был медленным, но по­ложительным, в ожидании политической преемственности, которая сохра­нит правление в большой семье президента. Туркменистан инвестировал в увеличение экспортного потенциала своих углеводородных богатств. Узбе­кистан уверенно шел по пути первой реальной экономической трансформа­ции, либерализации цен и приватизации многих государственных активов. Было бы преувеличением утверждать, что общественная поддержка прави­тельств Центральной Азии была единодушной, но не будет пре­увеличе­нием сказать, что на сегодняшний день большая часть населения выступает за дальнейшее улучшение того, что считалось статус-кво. COVID-19 изменил это резко и существенно.

Каковы последствия удара SARS-Cov-2 по статус-кво в Центральной Азии? COVID-19 окажет влияние на внешнюю политику каждого из цен­трально-азиатских государств, даже если вирус вскоре ослабнет или полно­стью исчезнет. Можно ожидать, что сдвиги в отношениях, вызванные кра­хом мирового торгового порядка и промежуточным положением цен­трально-азиатских государств, навсегда повлияют на отношения между гос­ударствами. Когда разразилась пандемия, государства придерживались со­вершенно разных внешнеполитических позиций. Внешнеполитическая стратегия Казахстана в новой столице Нур-Султан подчеркивает многовек­торность внешней политики страны, которая позволяет ей сохранять хоро­шие экономические отношения как с Москвой, так и с Пекином, не стано­вясь слишком политически зависимыми ни от одной из этих столиц. Ак­тивно развивающаяся торговля углеводородами поддерживалась Россией, Саудовской Аравией и другими крупными производителями, но тянула и Казахстан вверх в качестве бенефициара. Формула Казахстана оказалась успешной и, в конечном итоге, как утверждают аналитики, позволит ему за­действовать огромные ресурсные богатства страны в диверсифициро­ванной экономике, подпитываемой как цифровыми технологиями, так и нефтью.

Внешнеполитические стратеги Узбекистана заявили о намерении участ­вовать в гонке, начиная с 2016 года соглашаться на фундаментальные струк­турные изменения в его экономике, чтобы открыться для иностранного им­порта и искать возможности для экспорта. Выборы нового президента в де­кабре 2016 года открыли новое направление в развитии «узбекского пути», процесса, набирающего обороты в последующие годы. К 2020 году внешняя политика Узбекистана становилась все более устойчивой и ориентирован­ной на международное партнерство по всем направлениям на основе рав­ноправия. Впервые после распада СССР внешнеполитическая позиция Узбе­кистана характеризовалась хорошими и улучшающимися экономическими, социальными и политическими отношениями со всеми государствами ре­гиона Центральной Азии и гармоничными отношениями с Пекином и Моск­вой.

Внешнеполитические позиции Кыргызстана и Таджикистана были менее благоприятными. Эти две страны были похожи между собой по ряду огра­ничивающих факторов. Каждая из стран горная, с ограниченным развитием городов, сельским хозяйством и земледелием, ограниченными сезонами и наличием пахотных земель. Обе страны разделены крупными горными хребтами на северную и южную части: столица Кыргызстана расположена в северной части страны, а столица Таджикистана – в южной. Разделение между севером и югом усиливается сильным региональным разделением с различными культурными основами и даже языками. Обе страны являются чистыми импортерами энергии, потому что у них практически нет запасов углеводородов, хотя обе страны богаты гидроэнергетическим потенциа­лом. Обе страны географически расположены на обочинах сложившихся торговых коридоров. Уровень их экономического развития был одним из самых низких среди постсоветских государств. В течение десятилетия до 2020 года и Кыргызстан, и Таджикистан все больше полагались на Москву и Пекин в вопросах финансирования и доступа на рынки.

Кыргызстан и Таджикистан можно противопоставить Туркменистану, по­скольку они не обладают ни одним из его преимуществ, но разделяют его ограничения. Богатый углеводородами Туркменистан разработал внешнюю политику, которую назвал «позитивным нейтралитетом». Эта отличитель­ная внешняя политика была разработана, чтобы позволить Туркменистану развивать свои огромные ресурсы природного газа и в то же время оста­ваться в стороне от дипломатических осложнений. Эта уникальность стала определяющей чертой политического курса страны по всем вопросам, кроме экспорта газа за границу. Диверсификация углеводородной эконо­мики никогда даже не рассматривалась в качестве цели государственной политики.

Внезапное прекращение функционирования мировой торговой системы поставило под сомнение внешнеполитические приоритеты государств Цен­тральной Азии. Серьезность срыва может подтолкнуть государства к боль­шей опоре на общие региональные цели и, с другой стороны, может также ускорить курс развития, в котором они найдут общий интерес с внешними покровителями, будь то Москва, Пекин, или даже Нью-Дели.

Некоторые аналитики с нетерпением ожидают возможность определить политические последствия в евразийском пространстве, которые вытекают из срывов, вызванных пандемией. Евразийские «интеграционисты» счи­тают, что пандемия делает тесные экономические и политические связи в регионе более важными, чем когда-либо. Премьер-министр России Михаил Мишустин (до того, как он сам был поражен коронавирусом), заявил 10 ап­реля 2020 года на видеоконференции с лидерами Центральной Азии, что «механизмы Евразийского экономического союза уже доказали свою эф­фективность». Мишустин заявил: «Наши страны работают вместе, четко и согласованно, чтобы сообща противостоять общей угрозе».[30] Никита Менд­кович, сторонник более тесных связей между Москвой и столицами Цен­тральной Азии, предупредил, что нарушение функционирования рынков приведет к значительному дефициту продовольствия в государствах Цен­тральной Азии, если Евразийский экономический союз не будет уполномо­чен восстановить линии поставок во всем регионе.[31]

«Евразийские» институты, ориентированные на север, могут столкнуться с некоторой конкуренцией со стороны «азиатских» институтов, ориентиро­ванных на восток. Предложения на льготных условиях по развитию инфра­структуры, включенные во многие проекты Пекинской «Инициативы мостов и дорог» (ИМД), могут привлечь повышенное внимание в столицах Цен­тральной Азии в результате катастрофы в линиях торговли и поставок. Ситу­ация после пандемии более сложная, но, как заметил Арне Элиас Корнели­уссен, «Covid-19 не меняет стратегическую логику ИМД Китая».[32]

По мере того, как конкуренция между возникающими векторами ино­странной помощи и иностранного влияния разрешается, бюрократические споры о приоритетах и порядке операций могут все больше вытесняться спорами об интервенциях, посягающих на национальный суверенитет. Эти различия во взглядах могут стать не только проблемами для координации, но и могут привести к соперничеству за юрисдикцию. Кыргызстан и Таджи­кистан, в частности, столкнулись с тяжелыми экономическими условиями в результате пандемии. Границы между странами Центральной Азии, осо­бенно в регионе Ферганской долины, во многом были результатом полити­ческого выбора, сделанного давно иностранными политическими вла­стями. Пандемия коронавируса грозит подтолкнуть страны Ферганской до­лины к ситуации, когда возможен только кондоминиум с соседями – кондо­миниум, который может защитить их общества, даже если он не защищает их национальный суверенитет.

Отказ от ответственности

Выраженные здесь взгляды являются исключительно взглядами авторов и не отражают точку зрения Консорциума оборонных академий и институтов изучения безопасности ПрМ, участвующих организаций или редакторов Консорциума.

Издание Connections: The Quarterly Journal, том 19, 2020 осуществляется при поддержке правительства Соединенных Штатов.

Об авторах

Грегори Глисон – профессор по вопросам безопасности в Европейском цен­тре исследований в области безопасности им. Джорджа К. Маршалла. Центр Маршалла является партнерством Министерства обороны Германии и Министерства обороны США. В течение 2018-2019 годов, находясь в от­пуске из Центра Маршалла, Глисон работал советником Министерства обо­роны США в Узбекистане при Академии Вооруженных сил Узбекистана. До прихода в Центр Маршалла в 2007 году, Глисон вел курсы по международ­ным отношениям и связям с общественностью. Глисон ушел на пенсию из Университета Нью-Мексико, где он является почетным профессором.

Куралай Байзакова – профессор международных отношений и мировой экономики Казахского национального университета имени аль-Фараби, Ал­маты, Казахстан, и директор Института проблем безопасности и сотрудни­чества. Ее исследовательские интересы включают международную без­опасность, региональную безопасность, сотрудничество в области безопас­ности, региональную и европейскую интеграцию. Доктор Байзакова – вы­пускница Центра им. Маршалла и автор более 300 научных публикаций.